Mike Bordin. Артист Zildjian.

Любое респектабельное издание, составляющее список самых выдающихся рок-барабанщиков всех времен, просто обязано поставить Майка Бордина на самый верх или почти на самый верх. Даже в свои пятьдесят два года этот человек — абсолютный воин: внушительная копна дредов, свисающих по спине, всегда нескрещенные руки для максимальной естественности и скорости игры, фирменные перчатки, сжимающие палки размером со ствол дерева, концы которых поднимаются к небу во время пауз. Его барабанная установка тоже выглядит так, будто она была создана для тотальной битвы. Массивный райд и чайна возвышаются слева от металлического малого барабана, похожего на танк, в то время как невероятно глубокие томы, расположенные строго параллельно земле, являются продолжением бас барабана. Большинство барабанщиков прикрепляют свой сет-лист на стойку для хай-хэта. Бордин же приматывает его при помощи скотча на внутреннюю сторону второго тома — а его группы играют очень много песен, понимаете, о чем я?

Бордин не только барабанит с потусторонним уровнем мощности и интенсивности, но и обладает естественной и совершенно уникальной музыкальностью, проистекающей из его бесчисленных влияний и особого подхода к барабанам. Левша, играющий техникой open-handed на установке для правшей (кроме вышеупомянутых тарелок), Майк был воспитан на панке и металле, но заставил свои кости выдавать невероятно глубокие грувы, которые в паре с неистовым басистом Билли Гулдом определяют эластичный, но при этом надежный фундамент Faith No More, одной из самых стилистически амбициозных и неподражаемых групп эпохи альт-рока.

Наиболее известная своим хитом “Epic” с прорывного альбома 1989 года The Real Thing, Faith No More в течение следующего десятилетия окажется гораздо большим, чем мимолетный фанк-металлический проект. Универсальность вокалиста Майка Паттона, подкрепленная чувствительностью Гулда и клавишника Родди Боттума, вдохновила квинтет из Bay Area расправить крылья и жадно экспериментировать. Последующие релизы Angel Dust (1992), King for a Day… Fool for a Lifetime (1995) и Album of the Year (1997) обнаружили, что Faith No More стирает грань между разрозненными жанрами с самоуверенным апломбом—и полным непочтением к мейнстримной музыкальной индустрии, которая понятия не имела, к какому направлению их можно причислить.

И хотя Бордин воплотил в жизнь свою детскую мечту, играя у самого Оззи Осборна в течение десятилетия с лишним после кажущейся кончины Faith No More в конце 90-х, нет никаких сомнений в том, что FNM – это группа, ради которой он родился и стал барабанщиком. Для доказательства послушайте хотя бы Sol Invictus, потрясающую запись воссоединившейся группы и их первый новый материал за последние восемнадцать лет. От безудержной напыщенности Superhero и душевной Sunny Side Up в нечетном размере до оперного величия Matador и духоподъемной From the Dead, Бордин и компания плавно обновили свой необычный вариант крючковатого хард-рока для нового тысячелетия и все лето усердно трудились, распространяя свое евангелие по всему миру.

Во время короткого перерыва в туре Бордин воспользовался моментом, чтобы поговорить с Modern Drummer о том, почему Faith No More снова собрались вместе, что привело к созданию Sol Invictus, о том, как ему удается сохранять высокий уровень интенсивности игры каждый вечер, и о многом другом.



МД: Sol Invictus (Непобедимое Солнце) звучит так органично и вдохновенно — нет ощущения, что музыка написана под давлением, как обычно случается с записями реюнионов. Альбом действительно звучит, как Faith No More, но совершенно ясно, что вы не пытались намеренно повторить то, что делали в прошлом.

Майк: Ну, это было сделано по очевидным причинам. Если бы мы боролись, или испытывали стресс, или хватались за соломинку — ну, во-первых, мы бы этого просто не сделали. А если бы и сделали, то это не звучало бы так, как на этой записи. Это не было бы, как вы говорите, органичным или непринужденным. И это было очень важно для нас. Возможно, прозвучит банально, но мы действительно пытаемся сосредоточиться на музыке и стараемся не отвлекаться на всякие другие вещи.

MD: Что послужило толчком для того, чтобы группа снова собралась вместе для тура the Second Coming в 2009 году?

Майк: Наш менеджер собрал нас всех вместе и сказал: “Послушайте, есть много людей, которые заинтересованы в том, чтобы вновь увидеть и услышать Faith No More — вы, ребята, думали об этом”? У каждого из нас была работа, и я имею в виду действительно хорошую работу. Я играл с Оззи, у Майка -миллион групп, у Родди - Imperial Teen, он снимает фильмы и телешоу, Билл играет в группах и продюсирует пластинки. Так что, честно говоря, мы даже не думали об этом. Всех все устраивало, но это определенно дало начало дальнейшим обсуждениям.

У нас не было большого плана. Мы просто собрались вместе в репетиционной комнате, и попробовали поиграть вместе, ощущения были хорошими, поэтому мы решили сделать несколько шоу. И когда количество шоу уже перевалило за пару десятков, группа хорошо сыгралась вместе, и мы подумали: “Ладно, теперь либо мы завязываем, либо нам нужно будет сказать что-то еще.” Потому что если у вас нет ничего нового, чтобы сказать, и вы просто продолжаете играть старые хиты, это становится ностальгией. Никто не собирался здесь ностальгировать. Никто не мог воссоздать то время, когда у нас было меньше седых волос и больше клеток мозга, понимаешь? [смеется]

Так появилась новая музыка. Она пришла честно, она пришла постепенно, и, на мой взгляд, она пришла правильно. Многие люди будут делать все наоборот: “Ну, вы делаете реюнион-тур, у вас должен быть новый альбом для продвижения.” Но если вы не играли вместе пятнадцать лет, как, черт возьми, вы должны чувствовать себя комфортно друг с другом? У нас есть свой язык, и он не только музыкальный, но и эмоциональный, и физический. Это уникальная вещь, и мы должны были дать ей время поработать. И вот что случилось. Это был сумасшедший, классный подарок для нас - иметь второй шанс сделать снова музыку с большим опытом и большей перспективой, с общим пониманием происходящего.

МД: Химия между вами безусловно никуда не исчезла.

Майк: Думаю да. Мы играем по-настоящему, понимаешь? Мы знаем, как доставить живую музыку энергично и убедительно. И мы еще не настолько стары, чтобы физически не иметь возможности этого сделать. Напротив, я чувствую, что играю теперь более осознанно, что позволяет мне быть еще сильнее, чем раньше. Благодаря своему возрасту и количеству сыгранных концертов, я знаю, когда нужно давить, а когда нет. Но я по-прежнему отдаю публике все, что у меня есть. Все, что у меня есть, каждый вечер. Именно это я и делаю. Это моя роль, и я очень счастлив делать это. Никакие наркотики не смогут дать этого ощущения.

МД: Вы что-то изменили с точки зрения диеты, физических упражнений или занятий, чтобы оставаться в форме сейчас?

Майк: Ну, я не из тех, кто едет в тур и сходит там с ума. То, что я делаю, - это ментально и физически защищаю себя, потому что я знаю, что мне нужно сделать шоу, и это моя цель. Моя главная задача - просто убедиться, что мои батареи достаточно заряжены, чтобы я мог полностью разрядить их на шоу. И так было всегда. Много спокойного времени, много жидкости, хорошая еда и много отдыха – вот, что мне нужно.

МД: Я всегда получаю удовольствие, видя, как ваш техник выливает воду вам на голову или дает выпить в середине песни.

Майк: Ну, ребята не очень любят останавливаться между песнями. Им нравится сохранять инерцию и позволять нашей музыке говорить самой за себя. С Оззи все было по-другому, потому что он проводил время, разговаривая с аудиторией. Но здесь мы так не поступаем, поэтому мне нужно сохранять хладнокровие. Между песнями может быть достаточно времени только на то, чтобы перейти к “1-2-3-4”, и бум—вы снова играем.

МД: Это напоминает мне боксера или марафонца, пьющего воду на ходу —и действительно, такая неистовая игра на барабанах, как у тебя, требует атлетического склада.

Майк: Думаю да. Живая музыка и должна быть такой; она должна быть интенсивной, она должна быть прямо вам в лицо, она должна быть неотразимой, энергичной и мощной. В противном случае вы можете сидеть дома и смотреть концерт на своем компьютере. Вам нужно потрясти головой, ощутить весь драйв происходящего. И, конечно, у всех наших ребят такой же подход. Это как раз то, откуда мы пришли. Все дело в этике панк-рока. В музыкальном плане я чувствую себя таким же фанатом Black Flag, как и Black Sabbath, понимаете?

МД: Глядя, как вы играете, совершенно ясно, что вы все еще живете и дышите барабанами, как будто вы родились только для этого. Сколько вам было лет, когда вы начали?

Майк: Мне было тринадцать лет. Это был 1975 год, и я сидел в спальне моего друга Клиффа Бертона, и он сказал: “Эй, парень, я собираюсь играть на басу.” И я сказал: “Хорошо, я буду играть на барабанах.” Я не раздумывал ни секунды. Это было совершенно спонтанно. И с того момента, как я начал играть, он как бы взял надо мной шефство. Это была навязчивая идея, но она была позитивной. Это было что-то, что удерживало меня от неприятностей и определяло те средние годы, когда я мог сойти с рельсов и пойти не в том направлении. Когда я впервые встретил Оззи, я сказал ему: “Ты меня не знаешь, но Black Sabbath спас мне жизнь.” И в этом сила музыки. В этом вся прелесть. Это преображает.



МД: Ничего себе. Клифф Бертон.

Майк: Да, мы были друзьями уже три года или около того—в то время это как треть твоей сознательной жизни! И мы просто любили музыку, все виды музыки. Поворотный момент был, когда мы увидели Sex Pistols в Winterland. Можете себе представить это, учитывая то, где затем Клифф играл? Дело в том, что мы были непредубежденными. Мы были открыты для эволюции. Эволюция важна. У вас есть два варианта: либо вы развиваетесь, либо вы исчезнете.

МД: Вы были самоучкой?

Майк: Ну, и да, и нет. Я научился основам у парня, который был одним из учителей Чака Брауна, довольно известного барабанного гуру и задиры старой школы здесь, в районе Залива. Мы работали над школой Funky Primer Чарльза Дауда и «Стандартным Методом малого барабана» Бенджамина Подемски, что-то в этом роде. Затем, несколько лет спустя, я учился с одним парнем из Ганы в классе в Беркли, который представлял собой ансамбль ударных инструментов, не имевший ничего общего с барабанной установкой. Он танцевал, пел и говорил в разных ритмах и хлопал в ладоши в разных формациях и музыкальных рисунках. В то же время я слушал таких парней, как Пол Фергюсон из Killing Joke и Пит де Фрейтас, который играл в Echo и the Bunnymen—парней, которые играли эти удивительные паттерны на томах. Поэтому я бы сказал, что подошел к банкетному столу и попробовал все, что было на шведском столе и взял то, что сработало именно для меня, понимаете?

МД: Как сложились песни для Sol Invictus? Я знаю, что «Матадор» некоторое время исполнялся вживую во время реюнион-тура.

Майк: “Матадор” был очень важен, потому что это была первая новая песня. Билл принес демо—версию с некоторыми идеями, и мы все работали над ней - лицом к лицу, все вместе - а затем вышли на сцену. Мы не афишировали это, мы просто сыграли песню. В этот момент, я думаю, мы все почувствовали, что, возможно, у нас есть еще что сказать. С того момента все начали приносить много других демо-версий, и песни появлялись из джемов. Но “Матадор” был первым, и я думаю, что эта песня прекрасно получилась на пластинке.

МД: В Matador и Separation Anxiety есть оттенки Angel Dust, с этой темной атмосферой и мощным, гипнотическим грувом. Напряжение так терпеливо и идеально нарастает в этих песнях, и на пластинке так много пространства. Это то, что всегда отличало вас от многих других хард-рок-групп.

Майк: Ну, спасибо. Моя любимая часть в Separation Anxiety - в припеве, или в части B, я думаю, когда меняется сильная доля. В этот момент гитара меняется и как бы играет против ритма, что очень здорово. Мне также нравится басовая партия в этой песне. Просто кайф— особенно в конце. Мы всегда были приверженцами того, чтобы оставлять достаточно места для партий друг друга. Я просто стараюсь сделать мощную основу, и я верю, что другие ребята скажут что-то хорошее поверх нее. Я не пытаюсь заполнить каждый уголок и щель, понимаете?

MD: Большинство песен исходят от вас и Билли, основываются на вашем груве, или для каждой песни это по-разному?

Майк: Для каждой песни это по-разному, но в конце концов бас и барабаны довольно заметны в этой группе. Это вроде как противоречит норме, но просто...Нас с Биллом никогда не сажали на поводок, понимаете? Никаких правил никогда не существовало. Нам всегда давали свободу действий, чтобы мы могли занять столько пространства, сколько нам нужно. Такие песни, как “We Care a Lot” и “Epic”, например, появились случайно, когда мы с Биллом джемовали. Но нет, Майк пишет песни, Родди написал несколько на этом альбоме. Джон [Хадсон, гитара] всегда приносит классные вещи.

MD: Есть ли еще какие-то новые песни, которые вам особенно нравятся с точки зрения игры на барабанах?

Майк: Честно говоря, я мог бы сказать что-то хорошее о каждой песне. В целом, мне нравятся барабанные треки, потому что я думаю, что они звучат очень естественно, и я все еще узнаю их после того, как они вышли из мясорубки микширования и мастеринга. Они все еще звучат, как барабаны, на которых я играл. Они не кажутся слишком нарядными или переодетыми, понимаете? Они звучат честно, и это здорово.

В частности, мне очень нравится Black Friday, потому что я думаю, что это совсем другое—это то, чего мы раньше не делали. У нее хороший, быстрый темп с большим количеством акустической гитары. Я люблю Superhero, потому что мне нравится энергия и драйв. Часто, когда вы делаете что-то громкое и агрессивное в студии, звук кастрируется и становится плоским, но я думаю, что эта песня прямо противоположна этому. Такое ощущение, что Майк сейчас выскочит из динамиков и схватит тебя за горло. Cone of Shame - это просто шедевр. Мне нравится, как она строится и в итоге взрывается. Без каких-либо повторений. Это не типичная аранжировка куплет/припев/куплет/припев. Она нарастает и нарастает, а потом просто взрывается.

МД: Как происходила запись барабанных партий? Вы сделали все это одним дублем?

Майк: Как раз наоборот — это был продвинутый способ. Мы устроились в нашей репетиционной студии, что было потрясающе, потому что там были только мы, в основном только Билл и я. Было очень удобно, что мой партнер по ритм-секции также был продюсером. И если Билл добавлял часть или Майк изменял мелодию, у меня была возможность переписать ту часть, которая соответствовала этим изменениям. Так что это был действительно эволюционный процесс в лучшем смысле. Это было не так, как тогда, когда студия стоила нам три штуки в день, и мы занимали деньги у звукозаписывающего лейбла, и все говорили: “Нам нужно, чтобы ты сделал все свои барабанные треки за три дня—поторопись!” [смеется]

Мы делали все, что, черт возьми, нам было нужно или хотелось сделать, чтобы сделать лучшую запись. Никакой цензуры лейбла, MTV, никаких страхов, что песня может не попасть на радио или еще какого-то дерьма, которое не связано с музыкой. Мы не думали о продаже нашей музыки или ее маркетинге, понимаете? Из-за того, что у нас этого всего не было, это было захватывающе и позитивно—все эти хорошие вещи положительно сказались на записи.

М. Д.: Был ли у вас в прошлом негативный опыт общения с продюсерами? Вы же всегда могли выпускать довольно странную музыку на крупных лейблах.

Майк: [смеется] Да, именно так. Ну, ответ-нет, потому что Мэтт Уоллес, член нашей семьи, делал записи вместе с нами, и он всегда был в курсе того, что мы делали. Но ответ также да, потому что после того, как пластинки были сделаны, лейбл сказал бы что-то вроде: “ The Real Thing - это действительно отличная поп-пластинка. Это то, что вы есть, поэтому вы должны сделать это снова.” И мы сказали: “Идите к черту, мы уже это сделали”. The Real Thing, Angel Dust, King for a Day, Album of the Year —все они очень разные, понимаешь? И каждый раз, когда мы заканчивали один, мы сталкивались с сопротивлением, основанным на том, что мы сделали в прошлый раз. Людям требовалось некоторое время, чтобы переварить то, что мы сделали, а затем следующая запись сбивала их с толку, потому что они не могли положить ее в ту же коробку. Но такова природа эволюции. Это то, чем мы занимаемся, понимаете? Мы не собираемся повторяться. Мы не собираемся подражать себе, потому что считаем это скучным и нечестным.

МД: Ваши партии структурированы довольно конкретно. Сколько места вы оставляете для импровизации?

Майк: Ну, партии есть партии. Я хочу, чтобы мои грувы и рисунки были достаточно убедительными, чтобы я не чувствовал, что должен оправдывать свое существование в пространстве между куплетом и припевом. Поэтому я всегда стараюсь отработать свое время по-настоящему, я не говорю: “Ну вот, теперь вступает вокалист, так что я могу расслабиться и ничего не делать.” Я всегда хочу, чтобы мое время, проведенное за барабанами, было интересным, и делаю мясо каждый раз, понимаете? Так что, есть определенная дорожная карта, и я еду из пункта А в пункт Б, но, конечно, на этом пути есть разные точки, где я могу свернуть на другой скорости или оказаться на другой полосе на автостраде, так сказать.

МД: Вы всегда были поклонником "Ямахи". Какую серию барабанов вы используете в наши дни?

Майк: Альбом был записан на моей домашней установке, которая представляет собой Absolute Maples —14", 15" и 16" томы с 18×24 бочкой. На концертах я использую изготовленный на заказ дубовый комплект барабанов — тех же размеров. Эти дубовые барабаны просто феноменальны. Они такие весомые, и я получаю от них столько тона и частотного заполнения, особенно от бочки.

МД: У вас также есть фирменный малый барабан Yamaha.

Майк: Да, это такой потрясающий барабан. Корпус представляет собой 2-миллиметровый кусок меди, который, по-моему, почти в два раза толще их других медных барабанов. Он 6,5”×14”, а нижняя часть вручную обработана старым японским мастером при помощи шарового молотка. Это придает ему более теплый тон, чем у типичного металлического малого барабана. Мне это очень нравится. Он чертовски универсален.

МД: Вы использовали его на Сол Инвиктус?

Майк: Абсолютно верно, всю дорогу. Иногда я пытался поставить другой барабан, чтобы посмотреть, звучит ли он лучше, но это никогда не получалось, поэтому я просто продолжал играть на этом.

МД: Говоря об оборудовании, ваши гигантские томы и то, как вы их идеально ровно располагаете, является уже вашей фирменной культовой фишкой. Как вы пришли к этому?

Майк: Ну, с большими размерами, я думаю, это восходит к тому времени, когда мы играли шоу без большого количества усиления, или когда не все мои барабаны были подзвучены. Хотелось иметь такие барабаны, которые прорежут любой микс, что-то, что придаст вес звуку. А с большими барабанами, особенно в громкой, агрессивной музыке, вы получите больше веса. И мне нравится играть рим-шоты на томах, когда они расположены ровно параллельно земле, ты это делаешь ненамеренно. Это дает вам немного дополнительной перкуссии. Раньше я использовал бас барабан 14×26, и это даже поднимало томы еще выше. А раньше они были 15-дюймовыми, 16-дюймовыми и 18 - дюймовыми! [смеется] Я предпочитаю барабаны с долгим сустейном, то есть если ударил, то звук не исчезнет тут же, как на маленьких барабанах, понимаете? Это вопрос качества над количеством, и это влияет и на мои барабанные партии. Faith No More является довольно ритмичной группой. И мы с Биллом всегда хотели сделать наши партии интересными и мясистыми—мы не были озабочены сумасшедшими, безвкусными заполнениями и украшениями музыки.

Я также левша, играющий на установке для правшей. Если вы правша-барабанщик, ваш самый большой барабан - это ваш напольный том, и вы можете играть на нем правой рукой, понимаете? Так что для меня всегда имело смысл начать с большого барабана, потому что этот первый том в некотором роде соответствует напольному тому правши. Я начинаю сразу с большого барабана, вместо того, чтобы играть все наоборот. В конце концов, это был своего рода эксперимент. Я просто понял, как заставить эти инструменты работать на меня по-своему, а не беспокоиться о том, что все остальные говорят, что я должен с ними делать.

МД: Просто в силу того, что вы левша, играющий open-handed на правосторонней установке, делает ваши партии своеобразными. Даже при том, что они не слишком броские, правша, играющий на правосторонней установке, не может воспроизвести их нота в ноту.

Майк: Я знаю, многие так говорят, и это сводит их с ума. [смеется] Но это не нарочно. Я не пытаюсь быть хитрым или запутать других барабанщиков. Просто я такой стал, понимаете?

МД: Позволяет ли игра open-handed ударять сильнее и получать эти сокрушительные удары?

Майк: Да, совершенно так. В этом и был весь смысл - не иметь ограничения в виде верхней руки, которая мешает нижней. Я всегда искал мощный удар. Я получал удовлетворение от того, что могу выбить все дерьмо из чего-то, что по определению не может иметь хороший звук. Есть определенный способ, как вы должны ударить в барабан, чтобы он зазвучал хорошо. Нельзя быть слишком мягким. Вы, конечно, можете ударить его слишком сильно, я понимаю. Но нельзя бить слишком мягко. Так что, без сомнения, техника open-handed сильно повлияла на меня.

МД: Как часто вы меняете пластики? И сколько палочек нужно для концерта?

Майк: Пластик малого барабана меняется для каждого концерта; томы - это каждое второе шоу. В свое время я менял несколько малых барабанов за одно шоу. Я имею в виду, четыре или пять за вечер. Особенно с Оззи и его длинными сетами. Теперь я не меняю малый барабан, только если, что-то не произойдет с ним. И то же самое с палками — я менял по восемь-десять пар за вечер. Теперь я ломаю две или три пары, самое большее.

МД: Вы один из величайших флэммеров всех времен.

Майк: [смеется] Спасибо.

МД: Наряду с вашими племенными грувами на томах, мне всегда бросалось в глаза, как вы играете форшлаги. В чем секрет достижения флэма размером с Майка Бордина?

Майк: Ты знаешь, это не то, над чем я когда-либо работал или думал. Мои флэмы всегда немного открыты. Конечно, вы можете услышать, что это не одна и та же нота— не одна на другой. И то, как я их играю, это просто...это вроде как мой фирменный стиль. Именно так я это и чувствую. В свое время это, безусловно, приводило инженеров звукозаписи в бешенство. Они говорили: “Ну, блин, тут не один удар, а два! Что мне теперь делать?” [смеется] Форшлаг - это как кулак, который бьет тебе прямо в лицо. Это как печатать все заглавные буквы или что-то в этом роде. Просто для меня это всегда был способ акцентировать или подчеркивать ритм на малом барабане.

МД: Вы одновременно играете и интенсивно, и при этом с экономией движений.

Майк: Абсолютно! Я не играю быстро и не стремлюсь сыграть больше нот или что-то еще. Мой стиль – это: “Ба-бах!” [смеется]. Так лучше получается выделить ту или иную часть. И у меня есть басист, который любит молотить на басу. Он бьет по грифу, и вы это слышите. Так что флэмы хорошо соответствуют физической природе Билла. Надеюсь, я использую их там, где это уместно. Потому что это приправа, понимаете? Вы добавляете немного перца туда, где он вам нужен, а не сыпете его повсюду.

МД: В свое время вы играли с несколькими басистами-монстрами. Но у вас с Билли, очевидно, особая связь. Можете ли вы понять, откуда она у вас?

Майк: Так было всегда. Знаешь, начать с Клиффом — это конечно подарок судьбы. Играть с Робертом [Трухильо] и великим Старикашкой Батлером, который является королем всех — опять же, какой подарок. Но только у Билла есть этот странный язык, который мы используем, чтобы общаться друг с другом. И я не думаю, что этот конкретный язык очень распространен, он уникален для ритм-секции. Это действительно здорово, потому что результат превосходит все ожидания. Как будто целое больше, чем сумма его частей. И, как я уже сказал, получить второй шанс поиграть с Биллом и всеми ребятами—это нечто особенное. Я действительно дорожу им.



Тарелки Zildjian Майка:

1.19" K China

2.21" A Zildjian Sweet Ride

3.21" Z Power Ride

4.15" A Custom Mastersound HiHats – Pair

5.19" K Dark Crash Thin

6.20” A Zildjian Medium Thin Crash